Управляющий привел Кристофера в крошечную комнатку на втором этаже и поинтересовался, не голоден ли он.

— Нет, спасибо, — ответил Кристофер. — Я бы хотел поспать. Я очень устал.

Монах кивнул и попятился назад, закрыв за собой дверь. У одной стены стояла низкая кровать, покрытая соломенным тюфяком. Даже не осмотрев комнату, Кристофер плюхнулся на тюфяк. Последнее, о чем он подумал, прежде чем сон сморил его, была реакция Лхатена на вопрос Кристофера, слышал ли он о Дорже-Ла.

«Я думаю, что пора спать, сахиб».

И он был прав.

Когда Кристофер проснулся, он даже не мог определить, сколько времени проспал. Огонь в масляной лампе, оставленной управляющим на маленьком столике у двери, по-прежнему горел ровно, но, с другой стороны, лампа с самого начала была полной. Уют кровати и глубина той пропасти, в которую он провалился, только подчеркивали степень его усталости и боль, чувствовавшуюся в каждой мышце, каждом суставе. Он подумал, что мог бы бесконечно долго лежать здесь, пребывая между сном и пробуждением.

Но откуда-то издалека донесся шум голосов, множества голосов, то вздымающихся, то падающих, нараспев читающих какую-то заунывную молитву, то ли радостную, то ли печальную. Молитва сопровождалась игрой множества музыкальных инструментов. Медленно и ровно стучал большой барабан; в глубокие нотки гобоя периодически вплетались звуки, которые можно услышать, приложив к уху морскую раковину; время от времени с металлическим звуком ударялись друг о друга маленькие цимбалы. Кристофер узнал плотный, нервный звук дамару, маленького барабана, сделанного из человеческого черепа и используемого в начальных тантрических церемониях.

Кристофер лежал в темноте, прислушиваясь к доносившимся звукам, и медленно возвращался в реальность, пытаясь осмыслить ситуацию. Пока это плохо ему удавалось, хотя все отдельные ее компоненты были логичными, он не мог понять, как они связаны между собой, и это приводило его в отчаяние. Но теперь он был абсолютно уверен в одном — его сын, Уильям, был здесь, в этих стенах. Какое бы безумие ни привело его сюда, главным было именно это.

Музыка и молитва резко прекратились, и монастырь вернулся в тишину. Полную тишину.

Кристофер оглядел комнату. Сквозняк от окна дразнил горевший в лампе огонь, разбрасывая по комнате абстрактные тени. Над кроватью висела большая тхангка с изображением Будды, окруженного восемью индийскими святыми. У противоположной стены стоял старый лакированный ящик, превращенный в чей-то личный алтарь, украшенный рисунками лотосов и различными священными символами. Над алтарем висел на стене деревянный шкафчик со стеклянными дверцами: внутри были изображения Цонгкхапа и двух его учеников. У окна стояли маленький стол и стул, а на стене над ними висела узкая деревянная полка, на которой помещались переплетенные тома священных текстов.

Он встал и подошел к окну. Как правило, в тибетских монастырях не было стеклянных окон, и тяжелые деревянные ставни оставались закрытыми на протяжении долгих зимних месяцев. Кристофер нашел задвижку и открыл половину ставня. Снаружи снова была ночь. Резкий ветер прогнал облака, и кусочек неба, который он увидел над тремя далекими пиками, стонал от тяжести бесчисленных звезд. Где-то была луна, не попадавшая в его поле зрения, и лунный свет, поблескивая, словно лед, покрывал хрустальный ландшафт лежавшего внизу перевала.

Он опустил ставень, дрожа от холода, и сел на стул. Сейчас он испытывал голод, и поэтому задумался над тем, как найти кого-то, кто бы принес ему еду. Возможно, они ждут, чтобы он подал знак, что уже проснулся. Он шагнул к двери и потрогал ручку. Дверь была заперта. Его монастырская келья заодно служила тюремной камерой.

Утром он нашел еду на низком столике: немного теплой цампы, несколько пирожков из ячменной муки и предусмотрительно накрытая чашка со все еще горячим чаем. Пища была довольно примитивной, но после нескольких дней питания только холодной цампой само тепло пищи приносило ему наслаждение. Поев, он открыл ставни и выглянул в окно. За ночь из ничего вырос солнечный свет, заливавший лежавшую внизу долину. Он с трудом разглядел дорожку, по которой он и его спутники шли прошлым днем. У подножия монастыря все еще цеплялись за скалы обрывки серого тумана, напоминая маленькие лужицы бесцветной воды, оставленные на морском берегу уходящей волной. Вывернув шею и посмотрев вверх, он различил очертания далеких гор, вырисовывавшиеся между скалами, окружавшими крошечную равнину.

Кто-то легко постучал в дверь. Кристофер закрыл ставни и отозвался:

— Кто там?

В замке повернулся ключ, дверь открылась, и на пороге появился вчерашний управляющий. В руках к него был длинный посох, необходимый, скорее, не для того, чтобы опираться на него при ходьбе, а для того, чтобы обозначать его положение. В другой руке он держал мигающую масляную лампу.

— Вы должны идти со мной, — заявил он.

— Почему меня заперли в комнате?

Управляющий проигнорировал вопрос:

— Вас вызывают. Пожалуйста, следуйте за мной.

— Кто меня вызывает? Куда вы собираетесь меня вести?

— Пожалуйста, — повторил управляющий, устремив на Кристофера острый взгляд. — Не задавайте вопросов. На это нет времени. Сейчас вы должны пойти со мной.

Кристофер вздохнул. В его положении спорить не стоило. И, в любом случае, лучше было куда-то пойти, чем бесконечно долго сидеть взаперти в этой крошечной комнатушке.

Глава 24

Управляющий молча вел Кристофера каким-то другим путем, не тем, что вчера, по пустынным некрашеным коридорам. Становилось холодно. Никто так и не встретился им на пути. Через какое-то время они дошли до места, которое, казалось, было предшественником центрального здания монастыря. Здесь давно уже никто не жил. Кристофер чувствовал прикосновение ветра, прорывавшегося сквозь неза-деланные дыры в стенах. Наконец они оказались у двери, покрытой нарисованными глазами. Краска давно выцвела, но казалось, что глаза еще не утратили остроты зрения.

Управляющий открыл дверь и жестом показал Кристоферу, чтобы он входил. На мгновение ему показалось, что они уже покинули территорию монастыря и оказались за его пределами. Он в недоумении стоял на пороге, пытаясь понять, где же он находится.

С неба падали хлопья снега: яркие, прозрачные и крошечные белые снежинки напоминали армию опускающихся на землю маленьких ангелов, огромную и сонную. Кто-то зажег тысячи масляных ламп и расставил их по всей комнате; покрытый снегом пол был усыпан ими, словно движущимся ковром из светлячков. Крошечные огоньки дрожали, отбрасывая бледные узоры на покрытые снегом стены.

Вся эта сонная комната была покрыта снегом и льдом; много слоев снежно-ледяного покрова затянули ее за эти долгие холодные годы. Казалось, что комната была сделана изо льда и слоновой кости, потолок отсутствовал, открывая небо, и зеркальные стены покрывались бесконечным дыханием гор. Повсюду лежали косые солнечные лучи, напоминавшие стеклянные жезлы: попадавший в них снег вспыхивал, устремляясь к земле. На постаментах стояли статуи богов и богинь, но толстые лохмотья из инея делали их неузнаваемыми. Их покрытые льдом волосы стали белыми и застывшими, с замерзших рук свисали на пол длинные сосульки.

В дальнем конце длинного зала, укрывшись в тени, вдали от солнечных лучей, серая фигура сидела в позе лотоса на троне из подушек. Медленно, чувствуя, как замедлилось сердцебиение, Кристофер двинулся по направлению к тени. Фигура не двигалась и была безмолвна. Человек сидел абсолютно неподвижно, с прямой спиной, опустив руки на колени. Он пристально смотрел на Кристофера.

На нем было простое монашеское одеяние, на голове красовалась остроконечная шапка с длинными, спускающимися ниже плеч ушами. Лицо было частично укрыто тенью. Оно казалось испещренным морщинами и полным грусти. Больше всего грусти было в глазах. Кристофер стоял перед ним, не зная, что ему делать, что говорить. Он вспомнил, что у него нет с собой кхата, ритуального шарфа, и он не может поприветствовать незнакомца в соответствии с традициями. Прошло какое-то время, и незнакомец плавно поднял правую руку, сделав жест в сторону Кристофера.