— Наверное, вы плохо чувствуете себя, сахиб. Этот удар, который вы получили вчера вечером... И сегодня...

— Черт побери, я знаю, что говорю! — рявкнул Кристофер.

— Да. Извините, сахиб.

— Все в порядке. Извини, что накричал на тебя, Лхатен. Должно быть, мои слова звучали несколько сумасшедше, да?

Мальчик ухмыльнулся:

— Думаю, что да.

— Хорошо, ты знаешь кого-нибудь, кто оказался бы настолько глуп, чтобы провести меня этим маршрутом? Мне не нужно, чтобы он шел со мной дальше. Мне нужно только, чтобы он довел меня до Себу-Ла. Я хорошо заплачу.

— Да, знаю.

— Прекрасно. Ты сможешь привести его сюда, чтобы никто не заметил?

Лхатен снова ухмыльнулся.

— С легкостью.

Кристофер встал. У него закружилась голова.

— Тогда иди.

— В этом нет необходимости, сахиб, ваш гид уже здесь. Я могу довести вас до Себу-Ла. Наверное, я тоже немного сумасшедший.

Кристофер снова сел. Он чувствовал, что мальчик раздражает его, хотя и знал, что неправ.

— Черт побери, ты неправ. Я иду не на пикник. Я пытаюсь добраться до Тибета, и мне не надо, чтобы меня искали в Гималаях. Главная цель путешествия — добраться туда целым и невредимым. Мне нужен настоящий проводник, а не гостиничная прислуга.

На лице Лхатена появилось такое выражение, словно Кристофер дал ему пощечину.

— Извини, если... — начал было Кристофер, но Лхатен оборвал его.

— Я не прислуга. Мне восемнадцать лет. И я настоящий проводник. Мои родители — шерпы. Мы знаем горы так же хорошо, как крестьяне знают свои поля. Я много раз проходил через Себу-Ла вместе с отцом.

— Зимой?

Мальчик опустил голову.

— Нет, — ответил он. — Не зимой. Никто не ходит через этот перевал зимой. Никто.

— Я собираюсь пройти через него зимой, Лхатен.

— Без моей помощи, сахиб, вы даже не дойдете до первого перевала.

Лхатен был прав. В такую погоду Кристоферу нужно было нечто большее, чем везение и его собственный ограниченный опыт, для того чтобы отыскать Себу-Ла и преодолеть его. Сейчас он даже не задумывался над тем, что будет делать, когда окажется на перевале. Одно он знал наверняка: он не мог идти через долину Чумби к перевалы, которыми пользовались остальные. Там повсюду были часовые. Все караваны и отдельные путешественники останавливались и строго досматривались. В случае везения его бы просто отправили обратно. Но, скорее всего, навещавший его монах и его люди будут ждать его там — и монах не скрывал, что его друзья способны причинить ему вред.

— Зачем тебе рисковать собственной шкурой и отправляться в такое путешествие, Лхатен? — поинтересовался Кристофер.

Мальчик пожал плечами.

— Это моя третья зима в этой гостинице, сахиб. По-вашему, сколько зим вы могли бы здесь провести?

Кристофер оглядел комнату, убогую обстановку, спящую на стене ящерицу.

— Ты не боишься отправляться в путешествие в такую погоду?

Лхатен ухмыльнулся, а затем лицо его приняло необычайно серьезное выражение.

— Очень боюсь.

Это решило дело. Кристофер решил взять мальчика с собой. В этом путешествии ему совсем не нужен был проводник, который не знаком с чувством страха.

Глава 18

Они сбились с пути. Вот уже два дня они сражались со снегом и ветром, но не могли найти чортен, который, по словам Тобчена, показывал вход в долину Гхаролинг. Они потеряли пони. Днем раньше пони упал в глубокую расщелину, унося с собой остатки их провизии. Он не мог забыть звуки, издаваемые умирающим животным, оказавшимся в ловушке, из которой не было выхода, кричащим от боли; в царившей тишине звуки эти преследовали их даже на большом расстоянии.

Старик слабел на глазах. Он терял не только физические, но и душевные силы. Сила воли его ослабла, и мальчик знал, что он готов сдаться. Несколько раз ему пришлось расталкивать Тобчена, чтобы вывести его из забытья или сна, откуда он не хотел возвращаться. Иногда они поднимались так высоко, что оказывались среди замерзших облаков, где все было окутано всепоглощающей белизной. Он чувствовал, что старик хочет войти в облако и исчезнуть, и поэтому он крепко держал его за руку и усилием воли заставлял идти вперед. Без старика ему было не выбраться.

— Тобчен, а госпожа Чиндамани придет в Гхаролинг? — спросил он.

Старик вздохнул.

— Не думаю, мой повелитель. Пема Чиндамани должна оставаться в Дорже-Ла. Ее место там.

— Но она сказала, что мы встретимся снова.

— Если она так сказала, то так и будет.

— Но не в Гхаролинге?

— Не знаю, повелитель.

И старик поплелся дальше в метель, бормоча слова мантры «Ом мани падме хум», напоминая старуху, идущую за плугом. Да, именно так. Он очень напоминал идущую за плугом старуху.

Он потерял старика на седьмой день, рано утром, еще до того, как они сделали первый после пробуждения привал. Он исчез абсолютно неожиданно. Тобчен как всегда шел впереди, и, войдя в полосу тумана, сказал мальчику, чтобы он медленно двигался прямо за ним. Поначалу все было нормально, затем туман рассеялся, но впереди никого не оказалось. Слева от тропинки была глубокая пропасть, дно ее было скрыто облаками.

В течение часа он громко, с мольбой, выкрикивал имя старика, но ответом ему было только монотонное эхо. От вершины стоявшей напротив него высокой горы отразился солнечный луч. Внезапно Самдап ощутил страшное одиночество.

Ему было десять лет. Тобчен говорил, что он родился много веков назад, но здесь, в западне из снега и тумана, он чувствовал себя ребенком. Он знал, что без старика ему конец. Он не знал, куда ему идти, вперед или назад, и теперь было уже все равно. Казалось, горы насмехаются над ним. Даже если он родился несколько веков назад, им было безразлично. Старше гор были только боги.

В его сумке были съестные припасы, которых при экономном расходовании должно было хватить на два дня. Он мечтал увидеть чортен или молитвенный флаг, или услышать вдалеке поющий в монастыре рог. Но он видел только ледяные скалы и слышал лишь завывания ветра.

Всю ночь он плакал в темноте, чувствуя себя замерзшим, одиноким и испуганным. Как бы он хотел, чтобы они никогда не покидали Дорже-Ла-Гомпа, чтобы он был сейчас там с Пема Чиндамани и другими друзьями. Никто не спрашивал его, хочет ли он быть трулку. Просто семь лет назад они пришли в дом его родителей, задали ему несколько вопросов и сказали, кто он такой. Ему нравилось жить с родителями. Конечно, это была не такая прекрасная жизнь, как та, что была у него в его лабранге в Дорже-Ла, но никто не заставлял его учиться или сидеть на долгих церемониях разодетым в шелка и нервничающим.

Когда закончилась ночь, весь мир был окутан туманом. Он неподвижно сидел на том же месте, чувствуя, как сырость просачивается в его кости, боясь двинуться с места, ибо под ногами мог оказаться крутой обрыв. Он знал, что умрет, и по-детски отказывался это принимать. Конечно, он знал, что такое смерть. Он видел иссохшие тела прежних настоятелей в золотых чортенах на верхнем этаже монастыря: никто из живых уже не мог находиться над ними. Одной из его первых церемоний по прибытии в Дорже-Ла было участие в похоронах старого монаха, лоб-пона по имени Лобсанг Геше. И повсюду на стенах и потолках монастыря были изображения мертвых, танцующих, как дети. С трех лет мертвые были его товарищами по играм. Но он все еще боялся смерти.

В тумане время текло незаметно, и он не знал, какое сейчас время суток, когда впервые услышал шаги. Он испуганно прислушался. На перевалах обитали демоны. Демоны и роланги, живые мертвецы, когда-то убитые молнией, которые бродили по горам с закрытыми глазами, не имея возможности умереть и снова родиться. Длинными ночами в лабранге Пема Чиндамани очаровывала его страшными историями, и он слушал ее при свете свечей с вытаращенными глазами. Но когда он вспомнил ее истории в окружавшем его тумане, кровь его начала леденеть от ужаса.