Уильям кивнул. Ему страшно не хотелось снова расставаться с отцом, но он все понимал.

— Как твоя шея? Болит?

Уильям покачал головой.

— Немного чешется, и все.

Кристофер улыбнулся, поцеловал мальчика в щеку и начал подниматься к монастырю. Чиндамани смотрела ему вслед. Когда он скрылся в темноте, она подняла голову и увидела, как подкравшиеся откуда-то тени закрыли звезды. Она чувствовала, как жизнь уходит из нее куда-то далеко-далеко, словно облако, уносимое бурей и растворяющееся в ней.

Примерно через час он был у подножия основного здания. Лестница была на месте. Он поднял голову, но отсюда окна Замятина не было видно. Он поставил ногу на лестницу и начал взбираться вверх. У двери стояли двое. Они открыли дверь на стук Кристофера — лица их были мрачными, неприветливыми и, как показалось Кристоферу, очень напуганными. Они догадались, что это, наверное, опасный чужеземец, приказ на поимку которого они уже получили. Но они рассчитывали найти его в монастыре и не ожидали, что он окажется снаружи.

Перед тем как покинуть комнату Чиндамани, он прихватил револьвер Царонга Ринпоче. Теперь он крепко сжал его в кармане — опасный, тяжелый предмет из другой жизни.

— Я пришел поговорить с Замятиным, — сказал он.

Монахи с опаской рассматривали его, не понимая, откуда он взялся. Одежда его была грязной и облепленной паутиной, а глаза были мрачными и решительными. Они были вооружены китайскими алебардами, тяжелыми, с длинными лезвиями, способными наносить серьезные ранения, даже если острие затупится. Но ощущение тяжелого оружия в руках никого из них не успокаивало. Они уже слышали приукрашенную историю о той участи, которая постигла Царонга Ринпоче. Замятин приказал им охранять дверь, но суеверие было сильнее, чем приказы чужеземца.

— Никому не разрешается беспокоить Зам-я-тинга, — сказал один из них, более храбрый или более глупый, чем его напарник.

— Я намерен побеспокоить его, — ответил Кристофер обыденным тоном.

Тот факт, что Кристофер был так неумолимо спокоен, потряс монахов еще больше, чем если бы он злился и неистовствовал. В любом случае, они уже испытывали первые приступы угрызений совести за то, что случилось. Для них и большинства их товарищей на смену оргии смерти пришло похмелье неуверенности. Без командовавшего ими Ринпоче они стали напоминать заигравшихся детей, нечаянно вышедших за рамки приличия.

Кристофер почувствовал их неуверенность и прошел мимо них. Один из монахов крикнул, чтобы он остановился, но он продолжал идти, не обращая внимания на крики, которые вскоре стихли.

Монастырь был погружен в тишину. Хотя восход был уже близко, никто не осмеливался подать сигнал, по которому монахи собирались на утреннюю молитву. Кристофер решил, что сегодня Дорже-Ла будет спать долго — если кто-то здесь вообще спит.

Он поднялся на верхний этаж; его одолевала усталость, он чувствовал себя проигравшим. Быстро пройдя через комнаты, символизирующие пять стихий, он оказался в зале, где стояли гробницы. Никто не остановил его. Он не слышал голосов и не видел признаков того, что кто-то был здесь.

Длинный зал был пуст. Только тела мертвых видели, как он вошел внутрь. Первый бледный луч рассвета забрался через не закрытое ставнями окно, около которого горела лампа. На смену усталости медленно пришло чувство тревоги. Где же русский?

— Замятин! — крикнул он. Голос его прозвучал неестественно громко и был подхвачен эхом.

Ответа не было.

— Замятин? Ты здесь? — позвал он снова, и снова ответом была тишина.

Он пошел через комнату, мимо окна, выходившего на перевал, мимо свежих и оттого еще более горьких воспоминаний, мимо отца, вернувшегося к жизни среди теней, мимо самого себя, удивленно смотрящего на старика. Слишком много призраков. Слишком много теней.

Он направился к спальне настоятеля. Дверь была заперта, но ее никто не охранял, так что попасть внутрь можно было без проблем. Замок служил скорее украшением, чем запором, и Кристофер открыл дверь одним ударом ноги.

Старик сидел, скрестив ноги, перед маленьким алтарем, спиной к Кристоферу; его собственная фигура была окружена ореолом, создаваемым десятком горящих ламп. Казалось, он не слышал, как Кристофер выбил дверь. Он не повернул головы и не заговорил, продолжая свою молитву.

Кристофер застыл у двери, испытывая волнение и неловкость, так как без приглашения вторгся во внутренний мир отца. Старик что-то неразборчиво бормотал, не замечая того, что было вокруг. Вместо Кристофера здесь мог оказаться Царонг Ринпоче, вернувшийся, чтобы все-таки убить старика, но настоятель не обратил на вошедшего никакого внимания.

Кристофер сделал несколько шагов. Он остановился, прислушиваясь к словам молитвы, не решаясь помешать отцу. Он был потрясен, когда разобрал слова старика:

— Теперь отпусти раба Твоего, Господи, согласно слову Твоему. Потому что глаза мои видели Твое спасение, которое видели все люди...

Это была молитва Симеона, старого человека, который просил Бога позволить ему с миром уйти из жизни, после того как он увидел Христа-ребенка. Кристофер тихо стоял, прислушиваясь к знакомым словам, думая, не сон ли отделяет его от того судьбоносного вечера, когда они вышли из церкви.

Наконец настоятель закончил молитву. Кристофер шагнул к нему и опустил руку на его плечо.

— Отец, — позвал он. Он в первый раз употребил это слово, обращаясь к старику. — Нам надо идти.

Настоятель поднял голову с видом человека, давно ожидающего, когда его призовут.

— Кристофер, — произнес он. — Я надеялся, что ты придешь. Ты видел своего сына?

Кристофер кивнул.

— Да.

— С ним все в порядке? Он в безопасности?

— Да, отец. Он в безопасности.

— А другой мальчик, Дорже Самдап Ринпоче, — он тоже в безопасности?

— Да. Я оставил их обоих внизу, на перевале. С ними Чиндамани. Они ждут тебя.

Старик улыбнулся.

— Я рад, что они выбрались отсюда. Ты тоже должен пойти и помочь им уйти отсюда как можно дальше.

— Вместе с тобой, отец. Я пришел, чтобы забрать тебя.

Настоятель покачал головой. Улыбка сменилась глубокой серьезностью.

— Нет, — ответил он. — Я должен остаться здесь. Я — настоятель. Что бы там ни думал Царонг Ринпоче, я все еще остаюсь настоятелем Дорже-Ла.

— Царонг Ринпоче мертв, отец. Ты можешь оставаться настоятелем. Но сейчас тебе лучше уйти отсюда. Хотя бы ненадолго, пока здесь снова не станет безопасно.

Отец снова покачал головой, на сей раз с большей грустью.

— Мне жаль Царонга Ринпоче. Он был очень несчастлив. А теперь ему придется снова начать путешествие сквозь свои инкарнации. От этого я чувствую себя очень усталым. Пришло время мне лечь рядом с остальными, Кристофер. Пришло время родиться заново.

— Ты уже родился заново, — спокойно заметил Кристофер. — Когда ты сказал мне, кто ты такой, я сам словно родился заново. Сегодня вечером ты родился еще раз. Царонг Ринпоче сказал мне, что ты мертв, и я поверил ему. Я ворвался сюда и увидел, как ты молишься, — это было словно новое рождение.

Старик положил свою руку на руку Кристофера.

— Ты узнал молитву? — спросил он.

— Да. Молитва Симеона.

— Он знал, когда надо уходить. Он увидел то, чего хотел всю жизнь. Я чувствую себя точно так же. Не заставляй меня идти с тобой. Мое место здесь, среди этих гробниц. У тебя другое предназначение. Не теряй времени. Мальчикам нужна твоя защита. И Чиндамани тоже. И, я думаю, ей нужна твоя любовь. Не слишком бойся ее, она не всегда богиня.

Оперевшись на руку Кристофера, старик медленно встал на ноги.

— Русский все еще жив? — спросил он.

— Не знаю. Но думаю, что да.

— Тогда тебе пора идти. Меня политика не интересует. Большевики, тори, либералы — для меня это одно и то же. Но Самдап нуждается в защите, ты должен обеспечить его безопасность. Это же касается и твоего сына. Мне жаль, что я распорядился доставить его сюда. Мне жаль, что я причинил тебе горе. Поверь: я был убежден, что так будет лучше.